С.А. Никитенко - 29 августа/10 сентября 1868 Петербург

Четверг <29 августа (10 сентября) 1868. Петербург>

Я приехал в субботу полубольной физически и совсем больной морально, Софья Александровна. Ни у кого не был и, вероятно, долго не буду, даже у Вас. Я простудился в дороге, отчасти у моря, от жарев и сквозных ветров -- и за город ехать вовсе не могу, если б даже и хотелось. А мне и не хочется никуда из дома; кроме того, есть еще остаток боли в щеке, в кости. Очень буду жалеть, что, вероятно, еще долго не увижу Вас. Я приехал вместе со Стасюлевичами, которым еще из Парижа и Булони писал, что рад буду увидеть их опять за границей, погулять и отдохнуть в Берлине и воротиться вместе. Так и сделалось все, кроме отдыха и гулянья в Берлине: я там мучился более недели нестерпимой болью в висках и зубах и сидел все дома.
Я много работал, почти все лето, до самого приезда в Булонь,1 где сырой, удушливый и жаркий воздух отнимал силу и бодрость. Надо бы было воротиться в Париж, там и тепло, и сухо, и писалось мне там, потому что никто не мешал. Но туда собирался ваш бывший друг,2 а мне встречаться с ним более не хотелось -- и я уехал.
У Вас 28 листов,3 да я еще написал листов 17. Если Вы по-прежнему дружески расположены к моему труду, то не возьмете ли продолжение к себе? Я вчера, для этой цели (т. е. в надежде, что возьмете благосклонно), передал листов 14 (с 29 по 43 включительно)4 Михаиле Матв<еевичу> Стасюлевичу в запечатанном пакете для вручения Вам.
Он все не решается беспокоить Вас приглашением к себе, а хотел побывать у Вас сам: но он по горло занят теперь и долго бы не исполнил этого. Поэтому я и взял на себя просить Вас, когда будете в городе, побывать у него (всякий день до 12 часов). Если у Вас переписано сколько-нибудь из прежних 28 листов, то я просил бы покорнейше запечатать переписанные тетради в пакет с надписью "для передачи" мне и отдать Стасюлевичу или завезти мимоездом и отдать моим людям. А черновые хранить запечатанными у себя, чтоб было два экземпляра в разных местах.
Первую часть мне также нужно бы (т. е. до отъезда Райского в деревню) иметь у себя, чтобы окончательно исправить, что нужно, и сдать Стасюлевичу для январской книжки,
Если б я мог в сентябре и октябре исправить всю первую половину, т. е. все, что было Вами прежде переписано, то отдал бы это Михаиле Матв<еевичу>, а сам уехал бы в Венецию или Ниццу или Флоренцию на всю зиму и весну (до будущей осени), чтобы окончить роман и отделать вторую половину к осени. Здесь я не могу: нужно воздуха и солнца -- я тогда только и чувствую, что живу, т. е. когда ясно и сухо в природе. Мне было хорошо в Киссингене, в Швальбахе и Париже.
А там было бы еще лучше. Это проект -- едва выполнимый, но не невозможный.
Стасюлевич перевод Ауэрбаха,5 кажется, Вам не дает. Автор посылает ему через час по ложке, и он, кажется, сам переводит или дает кому-нибудь из близких известных ему лиц. О Вас он проговаривался, что, вероятно, поручит Вам какую-нибудь постоянную, подходящую для Вас часть. Для этого, конечно, нужно, чтоб он немного хоть сам узнал Вас, а не по рекомендации только; я полагаю, что Вы и сами с ним прекратите Ваше обычное молчание.
У него прекрасная, добрая и живая жена: они хотят познакомиться с Вами -- Вы увидите, что там нет возможности и повода дичиться.
Есть у нее один из братьев,6 молодой человек, воротившийся из Италии. Он изучает искусство, т. е. теорию, любит литературу, между прочим итальянскую, -- и пишет разные статьи по части искусства в Вестник <Европы>. Я уже предупредил его, что он найдет в Вас полный ответ на любовь и знание итальянских писателей. Он очень молод и увлекается образцами всех искусств.
Вы, прошу Вас, не торопитесь для меня; не бросайте Ваших дел и не спешите нарочно в город только для того, чтоб отдать прежнее и взять новое. А если Вы сами имеете нужду быть в городе и если у Вас есть свободное от прочих дел время, тогда только и подумайте обо мне и о Стасюлевиче.
Прошу Вас поклониться Maman7 и Екатерине Александровне, а имениннику я вместе с этим пишу особо.
 

Ваш И. Г.