Е. В. Толстой - 3 ноября 1855. Петербург

Вы обещали писать к Майк<овым> в субботу, 22-го окт<ября>, а написали ровно через неделю. Письмо получено в воскресенье вечером 30-го окт<ября>. Первую мою записку получили Вы в пятницу 21-го и отвечали на нее через десять дней. Всё мешали писать, - но поневоле спросишь: кто? А Вы не подумали, сколько мучительных вопросов раздалось здесь о Вас: Здорова ли, жива ли она? Доходят ли до Вас письма etc. etc.? В субботу Майк<овы> и я были у Яз<ыковых>. Я, как только мог небрежнее, спросил у Евг<ении> П<етровны>, есть ли письма от Вас. Нет, - сказала она. - Что это значит? - Loin des yeux, loin du coeur, С глаз долой, из сердца вон (фр.). - отвечала она, глядя на меня насмешливо, а я еще насмешливее поглядел на бывшего тут же лучшего моего друга (того, о котором Вы догадывались так пытливо, который присвоил портрет, словом, героя романа) и перевел ему ту же поговорку на немецкий язык: Aus den Augen, aus dem Sinn. Но поговорка с переводом не утешили его: он был так же мрачен до воскресенья вечера. Он накануне не вытерпел и написал Вам еще третье письмо, в пятницу 28-го окт<ября> (по прежнему адресу, в Москву: вытребуйте его оттуда). В воскресенье мы были у Старушки (это было не Евг<ении> П<етровны> день): я, с другом своим, пришел туда же. Леонид выглянул в переднюю: Е<лизавета> В<асильевна> здесь? - спросил я его на ухо, как, бывало, при Вас. Нет,-отвечал он на ухо же, - а письмо от нее есть. У друга отлегло от сердца. Он мгновенно сделался весел. Ему дали прочесть письмо, он читал его вслух, шутил, везде, где сказано было: целую Ек<атерину> П<авловну>, он вставлял свое имя и, когда прочел, что и по ночам Вам было у М<айковых> хорошо, спросил Евг<ению> П<етровну>ну, что Вы с ней делали по ночам. Да разве Вы не получили ничего от нее? - спросила Е<вгения> П<етровна>. Нет. - Верно, получите. - Может быть: она сказала, что ответит, если я напишу ей, а я писал только вчера (разумея то письмо, которое теперь в Москве, а может быть, уже и у Вас), то ответа еще и нет. Я предчувствовал письмо, но оно было еще в департаменте.

Наконец вот оно, вот письмо: сколько ума опять и сколько чувства... Хотел было сказать, да друг мой стоит возле меня и держит наготове сомнение. Чувства! - говорит он, - разве ты не видишь, что она, получив отсюда большое письмо, вдруг спохватилась, что молчала целую неделю, и разом написала и грустное, и веселое письмо, чтоб показать, что думала о нас целую неделю и что писала будто понемногу, а она всё написала в один вечер. Смотри еще: делает вид, что будто не догадывается, кто присвоил портрет, и только по получении письма узнала, что ты был у Лев<ицкого>! А "друг-то детства", который уехал отсюда 22-го в субб<оту>, разве в воскресенье не сказал ей этого? ведь он тоже, по ее поручению, был у Л<евицкого>, и тот сказал, кому отдал портреты. Зачем же она это делает? - спросил я в недоумении. Как зачем? чтоб не показать, что виделась с ним всю неделю, что он "мешал ей писать", - просто кошачий, архи-кошачий поступок. Да еще сама же говорит: "Вы могли подумать, что я не помнила о Вас целую неделю", это - значит: знает кошка, чье мясо съела. А о нем - ни слова: как будто его там и нет, всё тетушка, да тетушка! И теперь жди от нее ответа скоро, как не так. Она скажет "всё тетушка", а как ты поверишь, что не дядюшка. - Что тебе за дело? - спросил я с досадой. - Она делает, что ей вздумается. Он ушел от меня прочь и сел в угол, а я продолжал восхищаться Вашим письмом, кроме пословиц, к которым у Вас есть слабость, как я заметил здесь еще, и не к одним пословицам, а вообще к готовым изречениям. В пословицах, конечно, много сжато практической мудрости, но в употреблении их есть какая-то старческая наивность: тут всё, дескать, сказано, а нам лень или мы не умеем сами решать. Оттого их так странно слышать в устах молодости, особенно где так много своего ума и красоты, как... у одной моей знакомой.

Вы упрекаете, зачем я говорю непрямо, а прибегаю к околичностям: да мне всё снится чей-то посторонний глаз, который заглядывает в мое письмо, может быть, хорошенький глаз Вашей миленькой кузины, - это бы еще ничего, а если - кузины в мужеском роде?.. Я - до некоторой степени прав: вспомните m-me Якуб<инскую> и мои записки. Да притом Вы вон собираетесь умирать: как же после этого без оглядки писать письма, да еще посылать портрет? Ну, если Вы умрете, - виноват - вознесетесь на небо, без завещания? Кому достанется всё это? Не говорите, пожалуйста, при посторонних, что хотите умереть: когда у девицы является тоска, предчувствие смерти, - друзья ее и влюбленные (в том числе и мой друг) бледнеют, а люди положительные тут же вяло замечают: Ее надо замуж отдать: пора. А если случится тут доктор, тот сейчас приберет такой физиологический ключ к этой тоске, что и слушать не захотите. Я более Вас имею прав и повода на это последнее и неотъемлемое благо - смерть, да и то простудившись жестоко третьего дня и почувствовавши сильный припадок лихорадки, вдруг перепугался возможности умереть - до получения обещанного письма от Вас. А как мило это письмо, как умно, как тепло! Я - не как лучший мой друг - восхищаюсь им без всяких сомнений и думаю: Боже ее сохрани придумывать фразы и писать эти письма литературно-хорошо. Пусть изливается этот язык ее ума и сердца просто.... Знаю, Вы будете возражать против ума: скажете, что ничего умного не сказано. Пожалуй, нет ничего нового, глубокого. Да разве умный человек всегда говорит непременно что-нибудь новое и неслыханное? Нет, он говорит обыкновенные вещи, а между тем и они пропитаны умом, и движения, и голос. Ум имеет свою обаятельную прелесть, как и красота, и действует одинаково с нею, с тою только разницею, что та действует на внешние чувства, а тот непосредственно на душу, и, следовательно, действует прочнее. У женщины ум в чувстве: он поглощается последним, у мужчин, напротив, чувство должно, кажется, уступать уму. А у Вас сверх того и в самой красоте есть ум. Да, я смею думать, что без ума красоты не может быть, или она не красота. Вот у этой, - говорят, - прекрасное лицо, да в глазах выражается простота или даже глупость; так вот уж никуда и не годится, и не красота. Если иногда струя ума, переливающаяся в глазах, в линиях лица безобразного, придает ему до некоторой степени красоту, то насколько же блеск ума возвышает прекрасное лицо. От этого у Вас - cet air distinguй. этот достойный облик (фр.). У Вас (а я всё про Вас: что это такое!) в письме, кроме остроумных, ловких заметок, реплик, самая дружба высказывается так просто, с такою грациею, слова те звучат так мягко, что не знаешь, что лучше у Вас, сердце или Ваш ум, тонкий, нежный, женский? Что если он примется обманывать? беда моему другу: много испортится у него крови.

Ум перестает, однако ж, быть умом, когда впадает в педантство, то есть переходит границу свою: это называется умничанье, так точно как и чувство - не чувство, когда выскакивает из своей колеи или теряется в мелочах, переходит свою естественную черту, тогда оно делается нежничаньем, сентиментальностью, теряя натуральную прелесть, уклоняясь от истины. У Вас этого ничего нет и быть не может. Вы инстинктивно, а может быть, и сознательно, обходите границу, Вы скорее склонны впасть в противоположность, в сухость - из боязни впасть в нежничанье, и оттого не бываете даже нежны: стыдитесь слез, comme une faiblesse, indigne de vous. как слабости, замечено Вами (фр.) - Впрочем, что ж я говорю? Может быть, и бываете нежны когда-нибудь и с кем-нибудь. Со мной Вам нет повода быть нежной, а я могу только судить по письмам. Вы сознались, что у Вас раза два выступали слезы, - и то слава Богу, и то - огромный успех в деле дружбы. Может быть, дождусь, что и польются когда-нибудь! О дружба, о святая просвира, благословляю тебя!

Евг<ения> П<етровна> согласилась в суб<боту> с m-me Яз<ыковой> женить меня. Когда я был в воскресенье у Владимира, Евг<ения> П<етровна> подсела ко мне и очень серьезно и тихо начала говорить, что зачем-де я таскаюсь по белу свету как отчужденный от людей, будто Каин какой, что я ни Богу свеча, ни черту кочерга, что наступают лета покоя, когда человеку так нужна дружба и т. п., что вот приехала какая-то милая, добрая девушка 19-ти лет, с 300 душ и хорошеньким носом, что им хочется, чтоб я женился... Зачем это Вы мне говорите? - спросил я. Для Вашего счастья: мы видим, как Вам скучно на свете, - а это племянница Яз<ыковой>... женитесь, пожалуйста..., - упрашивала она тоненьким, нежным голоском. Я бы с большим удовольствием сделал это для Вас, - сказал я ей, - но Вы знаете, что я никогда не думал о женитьбе, а теперь... когда передо мной недавно был идеал женщины, когда этот идол владеет мной так сильно, я в слепоте... и никогда не женюсь... - Ну, так женитесь на идоле, - живо перебила она, - сделайте такую милость, - еще нежнее и тоньше голоском прибавила она, - постарайтесь как-нибудь... - Очень хорошо, я постараюсь... да нет, никак нельзя... - сказал я. Э! - с досадой сделала она, отходя, - и впрямь ни Богу свеча, ни черту кочерга!.. Каин!

Я хотел было в Ваше воспоминание взять ложу и ехать в Пуритан, да случился обед, от которого нельзя было отказаться, да день рождения Тург<енева>, и Майковы ездили одни. Сегодня они у Теплякова: я не поехал, а за мной прислала m-me Ростовская, старая знакомая, тоже племянница Яз<ыковой>. Мы играли в карты. Она живет летом в Царском, и, так как о Вас Евгения П<етровна> говорила Языковым (оттого и Турге<нев> спрашивал о Вас), то m-me Ростов<ская> сказала мне, что видела Вас с Олсуф<ьевыми> и что при Вас безотлучно был какой-то брат, должно быть, офицер, что Вы очень хороши собой и проч.

Портрет Ваш наконец снят, вместо утраченного, вновь, и Ник<олай> Ап<оллонович>, одержимый желанием писать Ваш портрет, возьмет другой экземпляр себе, а первый поступит в бюро моего лучшего друга. На днях побываю у другого, а не у Лев<ицкого> и постараюсь прислать обещанное: то-то будете смеяться с кузиной в мужеском роде. Ю<ния> Д<митриевна> просила оттиск с моего портрета себе: я обещал. Я так сказал про Поля Феваля, не то чтобы думал, что Вы его любите. Впрочем, у Вас есть эта слабость: какая-то универсальная дружба ко всем: мой лучший друг - против этого сильно, особенно против раздачи даров фортуны. Он опять просит меня написать Вам маленький отрывок из романа. Если успею, пришлю. Сегодня второй день, как получил Ваше письмо, и если буду слушать и записывать его бред, то пройдет дня два еще, прежде нежели пошлю письмо. Утро у меня несвободно, а то Вы получали бы письма гораздо скорее.

Вчера от редактора Морского сборника я получил известие, что книжка моя уже отпечатана: значит, во второй половине этого месяца я могу прислать ее к Вам в двух экземплярах: один Вам, другой на имя милой Вашей кузины, в память мимолетного знакомства. Послал бы на имя Вашей тетушки, да не смею: le mauvais hazard дурной случай (фр.). лишил меня удовольствия быть ей представленным, по этой причине не считаю себя вправе выразить ей через Вас почтение. Кузине смело передайте поклон. Да: что они скажут? по какому поводу пишу к Вам? Скажите, что я старик. Вы пишете в письме к Майковым поклон мне, значит не надо, чтоб они знали о Вашем письме ко мне: между тем в этом же письме поручаете сказать Ю<нии> Д<митриевне> то и то. Я не скажу ничего и объявлю, что получил от Вас первое известие, когда придет ответ Ваш на мое третье письмо, но все-таки писем показывать не буду. Лучше в свободную минуту сами пошлите к ней маленькую записочку через Майковых или прямо в Гончарную улицу, в дом Шрейбера и поблагодарите за содействие к пересылке салопа.

Как лучший мой друг страдает сомнениями, так и я страдаю одною убийственною уверенностью - больше не увидеться с Вами в жизни никогда. Вы подтвердили это в Вашем письме, дав мне последний поцелуй! Я и сам уверен в этом, а между тем эта фраза почему-то уязвила меня. Прощайте же, и если навсегда, то прощайте навсегда, говоря словами Байрона (and if for ever, <Still for ever>, fare thee well), только с большей тоской, не теперь, однако ж, а когда будете выходить замуж или перед смертью моей или Вашей - вот причины прощаться. А теперь прощайте - пока, до следующего письма, мой чудесный друг, моя милая, умная, добрая, обворожительная... Лиза!!! вдруг сорвалось с языка. Я с ужасом оглядываюсь, нет ли кого кругом, и почтительно прибавляю: прощайте, Елизавета Вас<ильевна>: Бог да благословит Вас счастьем, какого Вы заслуживаете. Я, в умилении сердца, благодарю Вас за Вашу дружбу, которая греет меня, старика.

Опять нельзя сказать, что глупо письмо? А глупо. Я начал за здравие, а свел за упокой - Вы же виноваты. - Вы думаете, что я шучу, так оттого и весел: да я шутил подчас, когда в сердце были ужас и смятение: на морях, в ураган, перед ожидаемой смертью, бледнел и шутил: шутка - моя стихия.

A propos о морях: сегодня я узнал, что адмирал и остальные мои спутники вокруг света - уже в Москве. - Сегодня меня терзали требованиями статей обещанных - до них ли мне? Завтра обед с литераторами, послезавтра в другом месте - до них ли мне?