А. Н. Майкову - 30 ноября 1857. Петербург

Я не понимаю, любезнейший Аполлон Николаевич, отчего поступок Ваш с Т<итовы>м Вам кажется неловким и еще неделикатным? Пожалуй, можно допустить, что Вам неловко вообще отказываться от предложенной Вам чести, но что же тут неделикатного, что Вы указали им на другого, не обещав его согласия (как я и просил), и этот другой не принял предложения? Вы пишете, что я заставляю Вас ехать с глупою физиономией... напротив! И письмо-то написано с той целью, чтобы Вам как можно легче было уклониться и за себя и за меня. Мне некогда, я стар, тяжел и т. п. - вот настоящие причины, да таких причин тут приводить нельзя; надо было что-нибудь мягче, деликатнее: чего же естественнее, как не причина, что я преподавал словесность как дилетант; а тут нужно настоящего профессора? Ведь вот мотив письма. Вдался я в некоторые подробности, чтоб Ваша рекомендация обо мне оправдалась хоть немного в их глазах.

Наконец, так как вся эта забота легла на Вас, то Вы имели полное право распорядиться всеми обстоятельствами по своему усмотрению, то есть письмо разорвать, а сказать Т<ито>ву и П<летне>ву, что Г<ончаров> не решается принять предложения по таким и таким причинам, и сказали бы, что хотели. А мне ехать с Вами сегодня к Т<ито>ву ни в каком случае было нельзя, если б я даже и решился принять предложение: что это за смотр и к чему он повел бы его? В полчаса он узнал бы, что ли, что я могу преподавать словесность? Ведь нет: он увидал бы только, что я прилично одет и прилично веду себя в комнате, да это он уже знает, потому что видел меня в двух весьма порядочных домах, куда неприличных людей не пускают. Во всяком случае ему нужно бы было еще справляться обо мне везде.

Отвечаю на Ваш вопрос: отчего я убежал? Оттого, что в виду предстоит много труда, движения, хлопот, надо много времени и много бодрости. Вчера утром, когда Вы мне только что предложили задачу, мне представилась одна сторона ее, именно та польза, которую можно бы принести, и на этом Вы меня оставили, а потом последовала обстоятельная справка с своими силами, и обдумав, я выяснил, что мне это будет тягостно, что в запасе нет энергии и сильного позыва, а без этого нет и пользы. Вы не вдруг же сказали Плетневу да или нет, да и никто этого сразу и не скажет.

Вы, кажется, сердитесь на меня за то, что Вам неловко отказываться; ей-богу, я не виноват, что Вы поставлены в это положение.

Сегодня у нас заболело два ценсора и я обложен корректурами, как подушками. Отеч<ественные> записки, Северн<ая> пчела etc. etc., а ведь мы, ценсора, всегда живем под таким демоклесовым мечом. Как при такой службе обяжешь себя другою обязанностию, где шутить тоже нельзя.

Надеюсь, друг мой, что когда Ваша неловкость минуется, то мы посмеемся друг над другом и забудем всё это. До свидания.

Ваш Гончаров.

Вы напрасно думаете, что я желаю, чтоб меня попросили хорошенько: мне просто и абсолютно не хочется и я начисто уклоняюсь.