Н. А. и Е. П. Майковым - 22 июля 1843. Петербург
22 июля
Почтеннейший и любезнейший Николай Аполлонович и милостивая
государыня Евгения Петровна,
наконец я дождался повода в свою очередь написать вам и
напомнить о себе. Вот, скажете вы, нужен какой-нибудь предлог,
чтоб писать к нам! Ну да как же не нужен! сами посудите:
происшествий никаких не случилось и описывать нечего; в дружбе
объясняться нет надобности, потому что недавно расстались и
забыть друг друга никак не могли; что касается до любви, то
объясняться Вам в ней, Евгения Петровна, нахожу теперь
неудобным, даже опасным, потому что письма получает с почты,
вероятно, Николай Аполлонович и, пожалуй, прочтет: что тогда
будет? Я думаю, Вам и так порядком досталось от него за то, что,
садясь здесь в почтовую карету, помните?... но тс... Княгиня,
бывшая в числе Ваших провожатых и, может быть, видевшая это,
вероятно, и теперь еще не пришла в себя от ужаса. Нет! уж лучше
подожду Вашего приезда и тогда. А теперь обращаюсь к предлогу.
Во-первых — покорнейше прошу отослать прилагаемое письмецо к
Владимиру Андреевичу в первый раз, как будете к нему писать,
потому что это нужное: дело идет о деньгах для отъезда Солика в
Париж. Он просил уведомить меня об них — и здесь необходимо
получить ответ его вовремя. Во-вторых — письмо Ваше, Николай
Аполлонович, к Петухову еще я не отдал ему, потому что, по
Вашему поручению, нужно отдать его, когда родит кто-нибудь... но
вообразите мое прискорбие: до сих пор еще никто не родил (я
думаю, он нарочно это делает) — и я от этого мучаюсь сам точно в
родах, не зная, отдать ли, не дожидаясь этого вожделенного
события, или нет; научите — как делать, ждать ли еще или отдать?
Если я напрасно ждал, то не сердитесь, пожалуйста: я только
буквально следовал Вашему наставлению.
Письма ваши и свое я отправил к Юлии Петровне — и получил уже от
нее премилый ответ; но, к сожалению, не могу еще ей написать до
1-го августа (12-го по-вашему) ничего об ее Володе, потому что
не вижу его и не знаю, действительно ли он остался на казенной
даче, как Солик утверждает, и бывает только у Киреева по
воскресеньям. Юлия П<етровна> пишет, что Киреев сам предложил ей
взять Володю к себе. — Ваш Старик проживает в Парголове в мирной
неге, ходит в сереньком сюртучке и целует беспрестанно свою
тетеньку всюду — я думаю, теперь уж некуда ему и целовать ее. —
Я был в Парголове два раза и не знаю, поеду ли еще, особенно
глядя на наше лето: удивительное! Вот уж дней 12 дождь так и
льет!
В течение недели я еще могу кое-как помириться с мыслию, что вы
за границей, но едва настанет воскресенье, — я с утра начинаю
сильно чувствовать, что вас нет: вы оставили страшную пустоту.
Ваш отъезд разъединил как-то и нас всех: почти не видимся друг с
другом. Константина Аполл<оновича> мало видно. Солик, Дудышкин и
третий их товарищ — сидят вечно дома, очень довольные своим
сообществом. Пепиньерок иногда видишь только сквозь решетку
окон. Но зато вчера уж вдруг увидал — Бенедиктова и Настасью
Степановну (не вместе) на Невском просп<екте>, а Василья
Петровича во Франц<узском> театре, где я был с своими кузинами.
Вот неожиданное утешение мне явилось нынешним летом, когда все
уехали, — это кузины, предобрые и премилые девушки, и очень
полюбили меня — ласкают как брата, так что мне иногда совестно
бывает за свое черствое, эгоистическое сердце. Вчера все они
перед театром семьей посетили меня. Но и те скоро уезжают.
Бенедиктов сделан директором, то есть членом Нового банка, и
будет получать семь тысяч рублей. Это обрадует всех знающих его.
Место покойное — сиди да дремли. Прощайте, когда будете писать
сюда к своим, не забудьте и меня.
Вечно преданный И. Гончаров.
Бурьку целую сто раз. Я думаю, он забыл меня.
|