• Иван Гончаров.ру
  • Произведения
  • Публицистика
  • Стихи Гончарова
  • Письма Гончарова
  • Критика
  • Рефераты
  • Ссылки
  • 

    На правах рекламы:

    элитные девушки для знакомств.

    aviart-print.ru информация от партнеров

     

    Обломов - Гончаров И.А.

    Роман в четырех частях

    (1847-1848)

    Навигация по роману "Обломов":
    Часть первая: I II III IV V VI VII VIII IX X XI
    Часть вторая: I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII
    Часть третья: I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII
    Часть четвертая: I II III IV V VI VII VIII IX X XI

    Скачать роман "Обломов" в формате .doc (579КБ)

    XII

    Он побежал отыскивать Ольгу. Дома сказали, что она ушла; он в деревню - нет. Видит, вдали она, как ангел восходит на небеса, идет на гору, так легко опирается ногой, так колеблется ее стан.

    Он за ней, но она едва касается травы и в самом деле как будто улетает. Он с полугоры начал звать ее.

    Она подождет его, и только он подойдет сажени на две, она двинется вперед и опять оставит большое пространство между ним и собой, остановится и смеется.

    Он наконец остановился, уверенный, что она не уйдет от него. И она сбежала к нему несколько шагов, подала руку и, смеясь, потащила за собой.

    Они вошли в рощу: он снял шляпу, а она платком отерла ему лоб и начала махать зонтиком в лицо.

    Ольга была особенно жива, болтлива, резва или вдруг увлекалась нежным порывом, потом впадала внезапно в задумчивость.

    - Угадай, что я делала вчера?- спросила она, когда они сели в тени.

    - Читала?

    Она потрясла головой.

    - Писала?

    - Нет.

    - Пела?

    - Нет. Гадала! - сказала она. - Графинина экономка была вчера; она умеет гадать на картах, и я попросила.

    - Ну, что ж?

    - Ничего. Вышла дорога, потом какая-то толпа, и везде блондин, везде... Я вся покраснела, когда она при Кате вдруг сказала, что обо мне думает бубновый король. Когда она хотела говорить, о ком я думаю, я смешала карты и убежала. Ты думаешь обо мне? - вдруг спросила она.

    - Ах, - сказал он. - Если б можно было поменьше думать!

    - А я-то! - задумчиво говорила она. - Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на той неделе надулся и не был два дня - помнишь, рассердился! - я вдруг переменилась, стала злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она говорит, ничего не делаю, никуда не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье.

    - Это любовь! - патетически произнес он.

    - Что? Лиловое платье?

    - Все! я узнаю из твоих слов себя: и мне без тебя нет дня и жизни, ночью снятся все какие-то цветущие долины. Увижу тебя - я добр, деятелен; нет - скучно; лень, хочется лечь и ни о чем не думать... Люби, не стыдись своей любви...

    Вдруг он замолчал. "Что это я говорю? ведь я не за тем пришел!" - подумал он и стал откашливаться; нахмурил было брови.

    - А если я вдруг умру? - спросила она.

    - Какая мысль! - небрежно сказал он.

    - Да, - говорила она, - я простужусь, сделается горячка; ты придешь сюда - меня нет, пойдешь к нам - скажут: больна; завтра то же; ставни у меня закрыты; доктор качает головой; Катя выйдет к тебе в слезах, на цыпочках и шепчет: больна, умирает...

    - Ах!.. - вдруг сказал Обломов.

    Она засмеялась.

    - Что с тобой будет тогда? - спросила она, глядя ему в лицо.

    - Что? С ума сойду или застрелюсь, а ты вдруг выздоровеешь!

    - Нет, нет, перестань! - говорила она боязливо. - До чего мы договорились! Только ты не приходи ко мне мертвый: я боюсь покойников...

    Он засмеялся, и она тоже.

    - Боже мой, какие мы дети! - сказала она, отрезвляясь от этой болтовни.

    Он опять откашлянулся.

    - Послушай... я хотел сказать.

    - Что? - спросила она, живо обернувшись к нему.

    Он боязливо молчал.

    - Ну, говори же, - спрашивала она, слегка дергая его за рукав.

    - Ничего, так... - проговорил он оробев.

    - Нет, у тебя что-то есть на уме?

    Он молчал.

    - Если что-нибудь страшное, так лучше не говори, - сказала она. - Нет, скажи! - вдруг прибавила опять.

    - Да ничего нет, вздор.

    - Нет, нет, что-то есть, говори! - приставала она, крепко держа за оба борта сюртука, и держала так близко, что ему надо было ворочать лицо то вправо, то влево, чтоб не поцеловать ее.

    Он бы не ворочал, но у него в ушах гремело ее грозное "никогда".

    - Скажи же!.. - приставала она.

    - Не могу, не нужно... - отговаривался он.

    - Как же ты проповедовал, что "доверенность есть основа взаимного счастья", что "не должно быть ни одного изгиба в сердце, где бы не читал глаз друга". Чьи это слова?

    - Я хотел только сказать, - начал он медленно, - что я так люблю тебя, так люблю, что если б...

    Он медлил.

    - Ну? - нетерпеливо спросила она.

    - Что, если б ты полюбила теперь другого и он был бы способнее сделать тебя счастливой, я бы... молча проглотил свое горе и уступил ему место.

    Она вдруг выпустила из рук его сюртук.

    - Зачем? - с удивлением спросила она. - Я не понимаю этого. Я не уступила бы тебя никому; я не хочу, чтоб ты был счастлив с другой. Это что-то мудрено, я не понимаю.

    Взгляд ее задумчиво блуждал по деревьям.

    - Значит, ты не любишь меня? - спросила она потом.

    - Напротив, я люблю тебя до самоотвержения, если готов жертвовать собой.

    - Да зачем? Кто тебя просит?

    - Я говорю в таком случае, если б ты полюбила другого.

    - Другого! Ты с ума сошел? Зачем, если люблю тебя? Разве ты полюбишь другую?

    - Что ты слушаешь меня? Я бог знает что говорю, а ты веришь! Я не то и сказать-то хотел совсем.

    - Что ж ты хотел сказать?

    - Я хотел сказать, что виноват перед тобой, давно виноват.

    - В чем? Как? - спрашивала она. - Не любишь? Пошутил, может быть? Говори скорей!

    - Нет, нет, все не то! - говорил он с тоской. - Вот видишь ли что... - нерешительно начал он, - мы видимся с тобой... тихонько.

    - Тихонько? Отчего тихонько? Я почти всякий раз говорю ma tante, что видела тебя.

    - Ужель всякий раз? - с беспокойством спросил он.

    - Что ж тут дурного?

    - Я виноват: мне давно бы следовало сказать тебе, что это... не делается.

    - Ты говорил, - сказала она.

    - Говорил? А! Ведь в самом деле я... намекал. Так, значит, я сделал свое дело.

    Он ободрился и рад был, что Ольга так легко снимала с него бремя ответственности.

    - Еще что? - спросила она.

    - Еще... - да только, - ответил он.

    - Неправда, - положительно заметила Ольга, - есть что-то; ты не все сказал.

    - Да я думал... - начал он, желая дать небрежный тон словам, - что...

    Он остановился; она ждала.

    - Что нам надо видеться реже... - Он робко взглянул на нее.

    Она молчала.

    - Почему? - спросила она потом, подумав.

    - Меня грызет змея: это - совесть... Мы так долго остаемся наедине: я волнуюсь, сердце замирает у меня; ты тоже непокойна... я боюсь... - с трудом договорил он.

    - Чего?

    - Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности - все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой - и тогда под ногами открывается бездна.

    Он даже вздрогнул.

    - Ну, что ж? Пусть открывается! - сказала она, глядя на него во все глаза.

    Он молчал; дальше или нечего, или не нужно было говорить.

    Она глядела на него долго, как будто читала в складках на лбу, как в писаных строках, и сама вспоминала каждое его слово, взгляд, мысленно пробегала всю историю своей любви, дошла до темного вечера в саду и вдруг покраснела.

    - Ты все глупости говоришь! - скороговоркой заметила она, глядя в сторону. - Никаких я молний не видела у тебя в глазах... ты смотришь на меня большею частью, как... моя няня Кузьминична! - прибавила она и засмеялась.

    - Ты шутишь, Ольга, а я не шутя говорю... и не все еще сказал.

    - Что еще? - спросила она. - Какая там бездна?

    Он вздохнул.

    - А то, что не надо нам видеться... наедине...

    - Почему?

    - Нехорошо...

    Она задумалась.

    - Да, говорят, это нехорошо, - сказала она в раздумье, - да почему?

    - Что скажут, когда узнают, когда разнесется...

    - Кто ж скажет? У меня нет матери: она одна могла бы спросить меня, зачем я вижусь с тобой, и перед ней одной я заплакала бы в ответ и сказала бы, что я дурного ничего не делаю и ты тоже. Она бы поверила. Кто ж другой? - спросила она.

    - Тетка, - сказал Обломов.

    - Тетка?

    Ольга печально и отрицательно покачала головой:

    - Она никогда не спросит. Если б я ушла совсем, она бы не пошла искать и спрашивать меня, а я не пришла бы больше сказать ей, где была и что делала. Кто ж еще?

    - Другие, все... Намедни Сонечка смотрела на тебя и на меня, улыбалась, и эти все господа и госпожи, что были с ней, тоже.

    Он рассказал ей всю тревогу, в какой он жил с тех пор.

    - Пока она смотрела только на меня, - прибавил он, - я ничего; но когда этот же взгляд упал на тебя, у меня руки и ноги похолодели...

    - Ну? - спросила она холодно.

    - Ну, вот я и мучусь с тех пор день и ночь, ломаю голову, как предупредить огласку; заботился, чтоб не напугать тебя... Я давно хотел поговорить с тобой...

    - Напрасная забота! - возразила она. - Я знала и без тебя.

    - Как знала? - спросил он с удивлением.

    - Так. Сонечка говорила со мной, выпытывала из меня, язвила, даже учила, как мне вести себя с тобой.

    - И ты мне ни слова, Ольга! - упрекнул он.

    - Ты мне тоже до сих пор не сказал ничего о своей заботе!

    - Что ж ты отвечала ей? - спросил он.

    - Ничего! Что было отвечать на это? Покраснела только.

    - Боже мой! До чего дошло: ты краснеешь! - с ужасом сказал он. - Как мы неосторожны! Что выйдет из этого?

    Он вопросительно глядел на нее.

    - Не знаю, - кратко сказала она.

    Обломов думал успокоиться, разделив заботу с Ольгой, почерпнуть в ее глазах и ясной речи силу воли и вдруг, не найдя живого и решительного ответа, упал духом.

    Лицо у него подернулось нерешительностью, взгляд уныло блуждал вокруг. Внутри его уже разыгрывалась легкая лихорадка. Он почти забыл про Ольгу; перед ним толпились: Сонечка с мужем, гости; слышались их толки, смех.

    Ольга вместо обыкновенной своей находчивости молчит, холодно смотрит на него и еще холоднее говорит свое "не знаю". А он не потрудился или не умел вникнуть в сокровенный смысл этого "не знаю".

    И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать.

    Ольга поглядела несколько минут на него, потом надела мантилью, достала с ветки косынку, не торопясь надела на голову и взяла зонтик.

    - Куда? Так рано! - вдруг, очнувшись, спросил он.

    - Нет, поздно. Ты правду сказал, - с задумчивым унынием говорила она, - мы зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след прошлого. Прощай! - сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла было по дорожке.

    - Ольга, помилуй, бог с тобой! Как не видаться! Да я... Ольга!

    Она не слушала и пошла скорее; песок сухо трещал под ее ботинками.

    - Ольга Сергеевна! - крикнул он.

    Не слышит, идет.

    - Ради бога, воротись! - не голосом, а слезами кричал он. - Ведь и преступника надо выслушать... Боже мой! Есть ли сердце у ней?.. Вот женщины!

    Он сел и закрыл обеими руками глаза. Шагов не стало слышно.

    - Ушла! - сказал он почти в ужасе и поднял голову.

    Ольга перед ним.

    Он радостно схватил ее руку.

    - Ты не ушла, не уйдешь?.. - говорил он. - Не уходи: помни, что если ты уйдешь - я мертвый человек!

    - А если не уйду, я преступница и ты тоже: помни это, Илья.

    - Ах, нет...

    - Как нет? Если Сонечка с мужем застанет нас еще раз вместе, - я погибла.

    Он вздрогнул.

    - Послушай, - торопливо и запинаясь, начал он, - я не все сказал... - и остановился.

    То, что дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так улыбалось ему, что было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него захватывало дух перешагнуть через нее. Шаг предстоял решительный, смелый.

    - Кто-то идет! - сказала Ольга.

    В боковой дорожке послышались шаги.

    - Уж не Сонечка ли? - спросил Обломов, с неподвижными от ужаса глазами.

    Прошло двое мужчин с дамой, незнакомые. У Обломова отлегло от сердца.

    - Ольга, - торопливо начал он и взял ее за руку, - пойдем отсюда вон туда, где никого нет. Сядем здесь.

    Он посадил ее на скамью, а сам сел на траве, подле нее.

    - Ты вспыхнула, ушла, а я не все сказал, Ольга, - проговорил он.

    - И опять уйду и не ворочусь более, если ты будешь играть мной, - заговорила она. - Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может быть, ты захотел бы видеть меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей рабой, капризничать, читать мораль, потом плакать, пугаться, пугать меня, а после спрашивать, что нам делать? Помните, Илья Ильич, - вдруг гордо прибавила она, встав со скамьи, - что я много выросла с тех пор, как узнала вас, и знаю, как называется игра, в которую вы играете... но слез моих вы больше не увидите...

    - Ах, ей-богу, я не играю! - сказал он убедительно.

    - Тем хуже для вас, - сухо заметила она. - На все ваши опасения, предостережения и загадки я скажу одно: до нынешнего свидания я вас любила и не знала, что мне делать; теперь знаю, - решительно заключила она, готовясь уйти, - и с вами советоваться не стану.

    - И я знаю, - сказал он, удерживая ее за руку и усаживая на скамью, и на минуту замолчал, собираясь с духом.

    - Представь, - начал он, - сердце у меня переполнено одним желанием, голова - одной мыслью, но воля, язык не повинуются мне: хочу говорить, и слова нейдут с языка. А ведь как просто, как... Помоги мне, Ольга.

    - Я не знаю, что у вас на уме...

    - О, ради бога, без этого вы: твой гордый взгляд убивает меня, каждое слово, как мороз, леденит...

    Она засмеялась.

    - Ты сумасшедший! - сказала она, положив ему руку на голову.

    - Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, - сказал он, став перед ней на колени, - будь моей женой!

    Она молчала и отвернулась от него в противоположную сторону.

    - Ольга, дай мне руку! - продолжал он.

    Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала. Рука была тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в лицо - она отворачивалась все больше.

    - Молчание? - сказал он тревожно и вопросительно, целуя ей руку.

    - Знак согласия! - договорила она тихо, все еще не глядя на него.

    - Что ты теперь чувствуешь? Что думаешь? - спросил он, вспоминая мечту свою о стыдливом согласии, о слезах.

    - То же, что ты, - отвечала она, продолжая глядеть куда-то в лес; только волнение груди показывало, что она сдерживает себя.

    "Есть ли у ней слезы на глазах?" - думал Обломов, но она упорно смотрела вниз.

    - Ты равнодушна, ты покойна? - говорил он, стараясь притянуть ее за руку к себе.

    - Не равнодушна, но покойна.

    - Отчего ж?

    - Оттого, что давно предвидела это и привыкла к мысли.

    - Давно! - с изумлением повторил он.

    - Да, с той минуты, как дала тебе ветку сирени... я мысленно назвала тебя...

    Она не договорила.

    - С той минуты!

    Он распахнул было широко объятия и хотел заключить ее в них.

    - Бездна разверзается, молнии блещут... осторожнее! - лукаво сказала она, ловко ускользая от объятий и устраняя руки его зонтиком.

    Он вспомнил грозное "никогда" и присмирел.

    - Но ты никогда не говорила, даже ничем не выразила... - говорил он.

    - Мы не выходим замуж, нас выдают или берут.

    - С той минуты... ужели?.. - задумчиво повторил он.

    - Ты думал, что я, не поняв тебя, была бы здесь с тобою одна, сидела бы по вечерам в беседке, слушала и доверялась тебе? - гордо сказала она.

    - Так это... - начал он, меняясь в лице и выпуская ее руку.

    У него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на него с спокойной гордостью и твердо ждала; а ему хотелось бы в эту минуту не гордости и твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а потом уже пусть потекла бы жизнь невозмутимого покоя!

    И вдруг ни порывистых слез от неожиданного счастья, ни стыдливого согласия! Как это понять!

    В сердце у него проснулась и завозилась змея сомнения... Любит она или только выходит замуж?

    - Но есть другой путь к счастью, - сказал он.

    - Какой? - спросила она.

    - Иногда любовь не ждет, не терпит, не рассчитывает... Женщина вся в огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких...

    - Я не знаю, какой это путь.

    - Путь, где женщина жертвует всем: спокойствием, молвой, уважением и находит награду в любви... она заменяет ей все.

    - Разве нам нужен этот путь?

    - Нет.

    - Ты хотел бы этим путем искать счастья на счет моего спокойствия, потери уважения?

    - О нет, нет! Клянусь богом, ни за что, - горячо сказал он.

    - Зачем же ты заговорил о нем?

    - Право, и сам не знаю...

    - А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?

    - Да, кажется, ты угадала... Что ж?

    - Никогда, ни за что! - твердо сказала она.

    Он задумался, потом вздохнул.

    - Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить.

    Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над бровью шевельнулась, а лицо покойно.

    - Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече!

    Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим.

    - Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой лукавой улыбкой...

    Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку.

    - Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их.

    - К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не пойду никогда этим путем.

    - Никогда? - уныло спросил Обломов.

    - Никогда! - повторила она.

    - Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да?

    Он все заглядывал ей в глаза, что она.

    Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла легкая улыбка.

    - Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно нейти тем путем и любить еще сильнее.

    - Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво, почти с досадой, - если тебе не страшно?..

    - Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала она, - а я... расстаться с тобой!..

    Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками, поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо:

    - Никогда!

    Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.

    1857 года

    Читать далее>>

    Скачать роман "Обломов" в формате .doc (579КБ) 

    Все права защищены, использование материалов без прямой активной ссылки на наш сайт категорически запрещено © 2008—2024