• Иван Гончаров.ру
  • Произведения
  • Публицистика
  • Стихи Гончарова
  • Письма Гончарова
  • Критика
  • Рефераты
  • Ссылки
  • 

     

    Обрыв - Гончаров И.А.

    Роман в пяти частях

    (1869)

    Навигация по роману "Обрыв":

    Часть первая:
    Часть вторая:
    Часть третья:
    Часть четвертая:
    Часть пятая:
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII XXIII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII XXIII XXIV XXV

    Скачать роман "Обрыв" в формате .doc (827КБ)

    V

    Райский пошел домой, чтоб поскорее объясниться с Верой, но не в том уже смысле, как было положено между ними. Победа над собой была до того верна, что он стыдился прошедшей слабости, и ему хотелось немного отомстить Вере за то, что она поставила его в это положение.

    Он дорогой придумал до десяти редакций последнего разговора с ней. И тут опять воображение стало рисовать ему, как он явится ей в новом, неожиданном образе, смелый, насмешливый, свободный от всяких надежд, нечувствительный к ее красоте, как она удивится, может быть... опечалится!

    Наконец он остановился на одной редакции разговора, дружеской, но учтиво-покровительственной и, в результате, совершенно равнодушной. У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно в приличной и доступной ей степени и форме, всю длинную исповедь своих увлечений, поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском красоты, женской прелести, так, чтобы бедная Вера почувствовала себя просто Сандрильоной перед ней, и потом поведать о том, как и эта красота жила только неделю в его воображении.

    Он хотел осыпать жаркими похвалами Марфиньку и в заключение упомянуть вскользь и о Вере, благосклонно отозваться о ее красоте, о своем легком увлечении и всех их поставить на одну доску, выдвинув наперед других, а Веру оставив в тени, на заднем плане.

    Он трепетал от радости, создав в воображении целую картину — сцену ее и своего положения, ее смущения, сожалений, которые, может быть, он забросил ей в сердце и которых она еще теперь не сознает, но сознает, когда его не будет около.

    Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить роман, набросив на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает не понятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со слезами и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты! Оно не совсем так, но ведь роман — не действительность, и эти отступления от истины он называл «литературными приемами».

    У него даже дух занимался от предчувствия, как это будет эффектно и в действительности, и в романе.

    Он сделал гримасу, встретивши бабушку, уже слышавшую от Егорки, что барин велел осмотреть чемодан и приготовить к следующей неделе белье и платье.

    Новость облетела весь дом. Все видели, как Егорка потащил чемодан в сарай смести с него пыль и паутину, но дорогой предварительно успел надеть его на голову мимошедшей Анютке, отчего та уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.

    Бабушка была поражена неожиданною вестью.

    — Это ты что затеял, Борюшка? — приступила было она к нему и осыпала его упреками, закидала вопросами — но он отделался от нее и пошел к Вере.

    Тихо, с замирающим от нетерпения сердцем предстать в новом виде, пробрался он до ее комнаты, неслышно дошел по ковру к ней. Она сидела за столом, опершись на него локтями, и разбирала какое-то письмо, на простой синей бумаге, написанное, как он мельком заметил, беспорядочными строками, и запечатанное бурым сургучом.

    — Вера! — сказал он тихо.

    Она вздрогнула от испуга так, что и он задрожал. В это же мгновение рука ее с письмом быстро опустилась в карман.

    Оба они неподвижно глядели друг на друга.

    — Извини, ты занята? — сказал он, пятясь от нее, но не уходя.

    Она молчала и мало-помалу приходила от испуга в себя, не спуская с него глаз и всё стоя, как встала с места, не вынимая руки из кармана.

    — Письмо? — говорил он, глядя на карман.

    Она глубже опустила туда руку. У него в одну минуту возникли подозрения насчет Веры, мелькнуло в голове и то, как она недавно обманула его, сказав, что была на Волге, а сама очевидно там не была.

    «Что это такое!» — со страхом подумал он.

    — Должно быть, интересное письмо и большой секрет! — с принужденной улыбкой сказал он. — Ты так быстро спрятала.

    Она села на диван и продолжала глядеть на него уже равнодушно.

    «Нет, уж теперь не надуешь этим равнодушием!» — подумал он.

    — Покажи письмо... — сказал он шутливо, нетвердым от волнения голосом.

    Она с удивлением взглянула на него и плотнее прижала руку к карману.

    — Не покажешь?

    Она покачала головой.

    — Зачем? — спросила потом.

    — Разумеется, мне не нужно: что интересного в чужом письме? Но докажи, что ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной. Ты видишь, я равнодушен к тебе. Я шел успокоить тебя, посмеяться над твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я, как был?.. «Ах, черт возьми, это письмо из головы нейдет!» — думал между тем сам.

    Она поглядела на него, точно ли он равнодушен. Лицо, пожалуй, и равнодушно, но голосом он как будто просит милостыню. — Не покажешь? Ну, Бог с тобой! — полупечально сказал он. — Я пойду.

    Он обернулся к дверям.

    — Постойте, — сказала она.

    Потом пошарила немного рукой в кармане, вынула письмо и подала ему.

    Он поглядел на обе стороны и взглянул на подпись: Pauline Kritzki.

    — Это не то письмо, — сказал он, подавая его назад.

    — А разве вы видели другое? — спросила она сухо.

    Он боялся признаться, что видел, чтоб опять не уличила она его в шпионстве.

    — Нет, — сказал он.

    — Ну, так читайте.

    «Ма belle, charmante, divine1 Вера Васильевна! — начиналось письмо, — я в восторге, становлюсь на колени перед вашим милым, благородным, прекрасным братом! Он отмстил за меня, я торжествую и плачу от радости. Он был велик! Скажите ему, что он мой рыцарь и навсегда, что я его вечная, послушная раба! Ах как я его уважаю... сказала бы... слово вертится на языке, — но не смею... Почему не сметь? Да, я его люблю, нет, боготворю! — Все мужчины должны пасть на колени перед ним!!..»

    Райский отдал было письмо назад.

    — Нет, продолжайте, — сказала Вера, — там есть просьба до вас.

    Райский пропустил несколько строк и читал дальше.

    «Упросите, умолите вашего брата — он вас обожает, о, не защищайтесь — я заметила его страстные взгляды... Боже, зачем я не на вашем месте!.. Упросите его, душечка Вера Васильевна, сделать мой портрет — он обещал. Бог с ним — с портретом, но чтоб мне быть только с артистом, видеть его, любоваться им, говорить, дышать с ним одним воздухом! Я чувствую, ах, я чувствую... Ма pauvre tête, je deviens folle! Je compte sur vous, ma belle et bonne amie, et j’attends la reponse...»2

    — Что ж отвечать ей? — спросила Вера, когда Райский положил письмо на стол. Он молчал, не слыхав вопроса, всё думая, от кого другое письмо и отчего она его прячет?

    — Написать, что вы согласны?

    — Боже сохрани — ни за что! — опомнившись, с досадой сказал Райский.

    — Как же быть: она хочет «дышать с вами одним воздухом…»

    У ней задрожал подбородок.

    — Черт с ней, я задохнусь в этом воздухе.

    — А если б я вас попросила? — сказала она грудным шепотом, кокетливо поглядев на него.

    Сердце у него перевернулось.

    — Ты? Зачем тебе это нужно?

    — Так, мне хочется сделать ей что-нибудь приятное... — сказала она, но не прибавила, что она хваталась за это средство, чтоб хоть немного отучить Райского от себя.

    Она знала, что Полина Карповна вцепится в него и не скоро выпустит его из рук.

    — Ты примешь за знак дружбы, если я исполню это?

    Она кивнула головой.

    — Но ведь это жертва?

    — Вы напрашивались на них: вот одна...

    — Ты требуешь! — сказал он, наступая на нее.

    — Не надо, не надо, я ничего не требую! — торопливо прибавила она, испугавшись и отступая.

    — Вот уж и испугалась моей жертвы! Хорошо, изволь: принеси и ты две маленькие жертвы, чтоб не обязываться мной. Ведь ты не допускаешь в дружбе одолжений: видишь, я вхожу в твою теорию, мы будем квиты.

    Она вопросительно глядела на него.

    — Первое, будь при сеансах и ты; а то я с первого же раза убегу от нее: согласна?

    Она нехотя, задумчиво кивнула головой. Ей уж не хотелось от него этого одолжения, когда хитрость ее не удалась и ей самой приходилось сидеть вместе с ними.

    — Во-вторых... — сказал он и остановился, а она ждала с любопытством. — Покажи другое письмо!

    — Какое?

    — Что быстро спрятала в карман.

    — Там нет.

    — Есть: вон, я вижу, оно оттопыривается!

    Она опять опустила руку в карман. — Вы сказали, что не видали другого письма: я вам показала одно. — Чего вам еще?

    — Этого письма ты не спрятала бы с таким испугом. Покажешь?

    — Вы опять за свое, — сказала она с упреком, перебирая рукой в кармане, где в самом деле шумела бумага.

    — Ну, не надо, — я пошутил: только, ради Бога, не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а просто за любопытство. А впрочем, Бог с тобой и с твоими секретами! — сказал он, вставая, чтоб уйти.

    — Никаких секретов нет, — сухо отвечала она.

    — Знаешь ли, что я еду скоро? — вдруг сказал он.

    — Знаю, слышала — только правда ли?

    — Почему ж ты сомневаешься?

    Она молчала, опустив глаза.

    — Ты довольна?

    — Да... — отвечала она тихо.

    — Отчего же? — с унынием спросил он и подошел к ней.

    — Отчего?..

    Она подумала, подумала, потом опустила руку в карман, достала и другое письмо, пробежала его глазами, взяла перо, тщательно вымарала некоторые слова и строки в разных местах и подала ему:

    — Я уж вам говорила — отчего: вот еще — прочтите! — сказала она и опустила руку опять в карман.

    Он погрузился в чтение. А она стала смотреть в окно.

    Письмо было написано мелким женским почерком. Райский читал: «Я кругом виновата, милая Наташа…»

    — Кто это Наташа?

    — Жена священника, моя подруга по пансиону.

    — А, попадья? — Так это ты пишешь: ах, это любопытно! — сказал Райский, и даже потер коленки одна о другую от предстоящего удовольствия, и погрузился в чтение.

    «Я кругом виновата, милая Наташа, что не писала к тебе по возвращении домой: по обыкновению, ленилась, а кроме того были и другие причины, о которых ты сейчас узнаешь. Главную из них ты знаешь — это... (тут три слова были зачеркнуты)... и что иногда не на шутку тревожит меня. Но об этом наговоримся при свидании.

    Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска, талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфиньки, меня — и до Марфинькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь, ты знаешь, как это для меня неловко, несносно...

    А он, приехавши в свое поместье, вообразил, что не только оно, но и всё, что в нем живет — его собственность. На правах какого-то родства, которого и назвать даже нельзя, и еще потому, что он видел нас маленьких, он поступает с нами как с детьми или как с пансионерками. Я прячусь, прячусь, и едва достигла того, что он не видит, как я сплю, о чем мечтаю, чего надеюсь и жду.

    Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни с кем, не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя, точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть, даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает другое.

    Он “нервозен, впечатлителен и страстен”: так он говорит про себя — и это, кажется, верно. Он не актер, не притворяется: для этого он слишком умен и образован, и притом честен... “Такая натура!” — оправдывается он.

    Он какой-то артист: всё рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы грешные, ничего не делает и чуть ли не всю жизнь проводит в том, что “поклоняется красот”, как он говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша. Но у него есть доброта, благородство, справедливость, веселость, свобода мыслей: только всё это выражается порывами, и оттого не знаешь, как с ним держать себя.

    Теперь он ищет моей дружбы, но я и дружбы его боюсь, боюсь всего от него, боюсь... (тут было зачеркнуто целых три строки). Ах, если б он уехал отсюда! Страшно и подумать, если он когда-нибудь... (опять зачеркнуто несколько слов).

    А мне одно нужно: покой! И доктор говорит, что я нервная, что меня надо беречь, не раздражать, и слава Богу, что он натвердил это бабушке: меня оставляют в покое. Мне не хотелось бы выходить из моего круга, который я очертила около себя: никто не переходит за эту черту, я так поставила себя, и в этом весь мой покой, всё мое счастие.

    Если Райский как-нибудь перешагнет эту черту, тогда мне останется одно: бежать отсюда! Легко сказать — бежать, а куда? Мне вместе и совестно: он так мил, добр ко мне, к сестре — осыпает нас дружбой, ласками, еще хочет подарить этот уголок... этот рай, где я узнала, что живу, не прозябаю... Совестно, зачем он расточает эти незаслуженные ласки, зачем так старается блистать передо мною и хлопочет возбудить во мне нежное чувство, хотя я лишила его всякой надежды на это. Ах, если б он знал, как напрасно всё!..

    Ну, теперь скажу тебе кое-что о том...»

    Письмо оканчивалось этой строкой. Райский дочитал — и всё глядел на строки, чего-то ожидая еще, стараясь прочесть за строками. В письме о самой Вере не было почти ничего: она оставалась в тени, а освещен один он — и как ярко!

    Он всё думал над письмом, оглядывая его со всех сторон. Потом вдруг очнулся.

    — Это опять не то письмо: то на синей бумаге написано! — резко сказал он, обращаясь к Вере, — а это на белой...

    Но Веры уж не было в комнате .

    Сноски:

    1 Моя прекрасная, очаровательная, божественная (фр.).

    2 Бедная моя голова, я с ума схожу! Я рассчитываю на вас, мой добрый и прекрасный друг, и жду ответа (фр.).

    Читать далее>>

    Скачать роман "Обрыв" в формате .doc (827КБ) 

    Все права защищены, использование материалов без прямой активной ссылки на наш сайт категорически запрещено © 2008—2024