• Иван Гончаров.ру
  • Произведения
  • Публицистика
  • Стихи Гончарова
  • Письма Гончарова
  • Критика
  • Рефераты
  • Ссылки
  • 

     

    Обрыв - Гончаров И.А.

    Роман в пяти частях

    (1869)

    Навигация по роману "Обрыв":

    Часть первая:
    Часть вторая:
    Часть третья:
    Часть четвертая:
    Часть пятая:
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII XXIII
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV
    I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII XXIII XXIV XXV

    Скачать роман "Обрыв" в формате .doc (827КБ)

    V

    Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак — следовать за собой.

    — У себя я вас принять не могу, — сказала она, — а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.

    — Не сыро ли: вы нездоровы...

    — Ничего, ничего, пойдемте... — торопила она.

    Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.

    — Я прямо начну, Иван Иванович, — сказала Вера, дрожа внутренно, — что с вами сегодня? Вы как будто... у вас есть что-то на уме...

    Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.

    Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.

    — Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, — сказал он задумчиво, — я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами...

    — Нет, Иван Иванович, сегодня! — торопливо перебила она, — что у вас такое? я хочу знать... Мне хотелось бы самой поговорить с вами... может быть, я опоздала... Не могу стоять, я сяду, — прибавила она, садясь на скамью.

    Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась «поговорить с ним». Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал всё и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.

    — Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. — шептала она.

    — Говорите же! — сказала потом, мучась про себя вопросами: как и где мог он узнать?

    — Сегодня я шел сюда...

    — Что же: говорите! — почти крикнула она.

    — Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!

    Он прошел шага два от нее дальше.

    — Не казните меня! — едва шептала она.

    — Я люблю вас... — начал он, вдруг воротясь к ней.

    — Ну, я знаю. И я вас тоже... что за новость! Что же дальше?.. Вы... слышали что-нибудь...

    — Где? что? — спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. — Я ничего не слышу.

    Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство... волнуется, требует откровенного и короткого слова...»

    Всё это быстро пронеслось у него в голове.

    — Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна... так чисты... — Ах! — вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, — вы ругаетесь надо мной... ругайтесь — возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!

    Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.

    Он в страхе глядел на нее.

    «Она больна!» — подумал он.

    — Вы нездоровы, Вера Васильевна, — с испугом и волнением сказал он ей, — простите меня, что я не вовремя затеял.

    — Разве не всё равно: днем раньше, днем позже — но всё скажете же... говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею...

    Его опять бросило в противную сторону.

    — Ужели это правда? — едва сдерживаясь от радости, сказал он.

    — Что — правда? — спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. — Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала... — покойнее прибавила она.

    — Нет, то самое... я полагаю...

    — Скажите же, перестаньте мучить меня!

    — Я вас люблю...

    Она поглядела на него и ждала.

    — Мы старые друзья, — сказала она, — и я вас...

    — Нет, Вера Васильевна, люблю еще — как женщину...

    Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.

    — Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство... нет, это много, я не стою... если одобряете его, как я надеялся... если не любите другого, то... будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры...

    Она всплеснула руками над головой.

    — Иван Иванович! — простонала она, падая к нему на руки.

    «Нет, — это не радость! — сверкнуло в нем — и он чувствовал, что волосы у него встают на голове, — так не радуются!» Он посадил ее на скамью.

    — Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе!.. — овладев собою, почти покойно спросил он.

    — Большое, Иван Иванович: я умру!

    — Что с вами, говорите, ради Бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной: стало быть, я нужен... Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость... Что надо... что надо сделать?

    — Ничего не надо, — шептала она, — мне надо сказать вам... Бедный Иван Иванович: и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! — говорила она, глядя сухими глазами на небо, — ни молитвы, ни слез у меня нет! ниоткуда облегчения и помощи никакой!

    — Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?

    — Зачем еще этот удар? Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? — говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.

    Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то... Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.

    — Бедный друг мой! — сказала она, взяв его за руку.

    У него сердце сжалось от этих простых слов: он почувствовал, что он в самом деле «бедный». Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.

    — Благодарю вас! — прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.

    — Простите, — продолжал потом, — я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак — и больше ничего... Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга... если стою, — прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. — Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?

    — Стоите ли! А я стою?

    — Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко... — Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня... Хотите знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче...

    Она тихо, шатаясь и опираясь ему на руку, привела его к обрыву.

    — Знаете вы это место?

    — Да, знаю: там похоронен самоубийца...

    — Там похоронена и ваша «чистая» Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...

    Она была бледна и говорила с каким-то решительным отчаянием.

    — Что такое вы говорите? Я ничего не понимаю... Объясните, Вера Васильевна, — прошептал он, обмахивая лицо платком.

    Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.

    Его вдруг пошатнуло. Он как будто потерял равновесие и сел на скамью. Вера и в сумерки увидела, как он был бледен.

    — А я думал... — сказал он с странной улыбкой, будто стыдясь своей слабости и вставая медленно и тяжело со скамьи, — что меня только медведь свалит с ног!

    Потом подошел к ней.

    — Кто он и где он? — шепнул он.

    Она вздрогнула от этого вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает, без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому. «Зачем? — втайне удивлялась она, — у него должны быть какие-нибудь особые причины — какие?»

    — Марк Волохов! — смело сказала она, осилив себя.

    Он остолбенел на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски, с яростью бросив на землю щепки дерева и куски серебра.

    — То же будет и с ним! — прорычал он, нагибаясь к ее лицу, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага.

    — Он там теперь? — спросил он, указывая на обрыв. Только слышалось его тяжелое дыхание. Она с изумлением глядела на него и отступила за скамью. — Мне страшно, Иван Иванович, пощадите меня! уйдите! — шептала она в ужасе, протягивая обе руки, как бы защищаясь от него.

    — Прежде убью его, потом... уйду! — говорил он, едва владея собой.

    — Это вы для меня сделаете, чтоб облегчить меня или... для себя?

    Он молчал, глядя в землю. Потом стал ходить большими шагами взад и вперед.

    — Что же мне делать: научите, Вера Васильевна? — спросил он, всё еще трясясь от раздражения.

    — Прежде всего успокойтесь и скажите, за что вы хотите убить его и хочу ли я этого?

    — Он враг ваш и, следовательно, мой... — чуть слышно прибавил он.

    — Врагов разве убивают?

    Он потупил голову, увидал разбросанные обломки бича у ног, наклонился, будто стыдясь, собрал их и сунул в карман мекинтоша.

    — Я не жалуюсь на него: помните это. Я одна... виновата... а он прав... — едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.

    — Вера Васильевна — вы ужасно страдаете!

    Она молчала. А он с участием и удивлением глядел на нее.

    — Я ничего не понимаю, — сказал он, — «не виноват», «не жалуюсь»: в таком случае — о чем хотели поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею?..

    — Я хотела, чтоб вы знали всё...

    Она, отворотясь, молча глядела к обрыву. И он поглядел туда, потом на нее, и всё стоял перед ней, с вопросом в глазах.

    — Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну... — Он на этом слове с страшным усилием перемог себя, — которая касалась вас одной, то объясните всю историю...

    — Ваше нынешнее лицо, особенные взгляды, которые вы обращали ко мне — я не поняла их. Я думала, вы знаете всё, хотела допроситься, что у вас на уме... Я поторопилась... Но всё равно: рано или поздно — я сказала бы вам... Сядьте, выслушайте меня и потом оттолкните! Он, положив локти на колени и спрятав лицо в ладони, слушал ее.

    Она передала ему в коротких словах историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.

    — Вы простили его? — спросил он.

    — За что? Вы видите, что... я одна виновата...

    — И... простились с ним, или... надеетесь, что он опомнится и воротится?

    Она покачала головой.

    — Между нами нет ничего общего... Мы разошлись давно. Я никогда не увижу его.

    — Теперь я только начинаю немного понимать, и то не всё, — сказал, подумавши, Тушин и вздохнул, как вол, которого отпрягли. — Я думал, что вы нагло обмануты...

    — Нет, нет...

    — И зовете меня на помощь: думал, что пришла пора медведю «сослужить службу» и чуть была не оказал вам в самом деле «медвежьей услуги», — добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. — От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени... Простите меня, ради Бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?

    — Я не хотела, чтоб вы думали обо мне лучше, чем я есть... и уважали меня...

    — Как же вы это сделаете? Я не перестану думать о вас, что думал всегда, и не уважать не могу.

    Какой-то луч блеснул у ней в глазах и тотчас же потух.

    — Вы хотите принудить себя уважать меня. Вы добры и великодушны: вам жаль бедную, падшую... и вы хотите поднять ее... Я понимаю ваше великодушие, Иван Иванович, но не хочу его. Мне нужно, чтоб вы знали и... не отняли руки, когда я подам вам свою.

    Она подала ему руку, он поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.

    — Вера Васильевна! — сказал он сдержанным, почти оскорбленным тоном, — я насильно уважать никого не могу. Тушин не лжет. Если я кому-нибудь кланяюсь с уважением, — то и уважаю, или не поклонюсь. Я кланяюсь вам по-прежнему, а люблю — извините, к слову пришлось, — еще больше прежнего, потому что... вы несчастливы. У вас большое горе, такое же, как у меня! Вы потеряли надежду на счастье... Напрасно только вы сказали мне вашу тайну... — прибавил он с унынием, почти с отчаянием. — Если б я узнал ее и не от вас, я бы уважать вас не перестал. Этой тайны вы не обязаны поверять никому. Она принадлежит вам одной, и никто не смеет судить вас...

    Он едва договорил и с трудом вздохнул, скрадывая тяжесть этого вздоха от Веры. Голос у него дрожал против воли. Видно было, что эта «тайна», тяжесть которой он хотел облегчить для Веры, давила теперь не одну ее, но и его самого. Он страдал — и хотел во что бы то ни стало скрыть это от нее...

    — Всё равно: я должна была сказать вам ее сегодня же, когда вы сделали предложение... Обмануть я вас не могла.

    Он отрицательно покачал головой.

    — На мое предложение вы могли отвечать мне коротким «нет». Но как вы удостоиваете меня особой дружбы, то объяснили бы ласково, с добротой, чтоб позолотить это «нет», что вы любите другого — вот и всё. Я не спросил бы даже — кого. А тайну... должны были сберечь про себя: тут не было бы никакого обмана. Вот если б вы, любя другого, приняли мое предложение... из страха или других целей... это был бы обман, «падение», пожалуй, «потеря чести». Но вы этого никогда бы не сделали. А то... — Он головой кивнул на обрыв и шепотом добавил, будто про себя, — несчастье... ошибка...

    Он едва говорил, перемогая с медвежьей силой внутреннюю муку, чтоб она не заметила, что было в нем самом.

    — Несчастье! — шептал он, — он уйдет прав из обрыва, а вы виноваты! Где же правда?..

    — Всё равно: я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой... Вы знаете... как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас — это было бы мукой для меня. Теперь мне легче — я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас...

    Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.

    — Вот это другое дело: благодарю вас, благодарю! — торопливо говорил он, скрадывая волнение. — Вы делаете мне большое добро, Вера Васильевна. Я вижу, что дружба ваша ко мне не пострадала от другого чувства, значит, она сильна. Это большое утешение! Я буду счастлив и этим... со временем, когда мы успокоимся оба...

    — Ах, Иван Иванович, если б можно было вычеркнуть этот год жизни...

    — Забыть его скорей: это и будет всё равно, что вычеркнуть...

    — А где взять забвения и силы перенести?

    — У друзей, — шепнул он, — и в том числе... у меня...

    Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить — не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.

    — Я верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, — говорила она, утирая слезы. — Мне немного легче... и было бы еще легче, если б... не бабушка.

    — Она еще не знает? — спросил он и вдруг замолчал, почувствовав, что в вопросе его был упрек.

    Он потупил голову, представляя себе, как это поразит Татьяну Марковну, но остерегался обнаружить перед Верой свою боязнь.

    — Сегодня, вы видите, гости: нельзя. Завтра она всё узнает... Прощайте, Иван Иваныч: я ужасно страдаю — пойду и лягу.

    Он глядел на Веру долго.

    «Боже мой! какой слепой дурак этот Волохов — или какая... бестия!» — думал он с дрожью ярости.

    — Не прикажете ли чего-нибудь? не нужно ли вам... — спросил он.

    — Да, попросите Наташу приехать завтра или послезавтра ко мне.

    — А мне можно побывать на той неделе? — спросил он робко, — узнать, успокоились ли вы...

    — Успокойтесь сами, Иван Иваныч — и прощайте теперь. Я едва держусь на ногах...

    Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его под руку попадали ему обломки в кармане: он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром.

    Читать далее>>

    Скачать роман "Обрыв" в формате .doc (827КБ) 

    Все права защищены, использование материалов без прямой активной ссылки на наш сайт категорически запрещено © 2008—2024