Райский пришел домой злой, не ужинал, не пошутил с Марфинькой,
не подразнил бабушку и ушел к себе. И на другой день он сошел
такой же мрачный и недовольный.
Погода была еще мрачнее. Шел мелкий, непрерывный дождь. Небо
покрыто было не тучами, а каким-то паром. На окрестности лежал
туман.
Вера была тоже не весела. Она закутана была в большой платок, и
на вопрос бабушки, что с ней, отвечала, что у ней был ночью
озноб.
Посыпались расспросы, упреки, что не разбудила, предложения —
напиться липового цвета и поставить горчишники. Вера решительно
отказалась, сказав, что чувствует себя теперь совсем здоровою.
Все трое сидели молча, зевали или перекидывались изредка
вопросом и ответом.
— Вы были тоже на острове? — спросила Вера Райского.
— Да, — ты почем знаешь?
— Я слышала, как Егор жаловался кому-то на дворе, что платье всё
в глине да в тине у вас — насилу отчистил: «Должно быть, на
острове был», — говорил он.
— Ты всё слышишь! — заметил он. — Я был не один: Марк был, еще
жена Козлова...
— Вот нашел с кем гулять! У ней есть провожатый, — сказала
бабушка, — m-r Шарль.
— И он был.
Опять замолчали и уже собирались разойтись, как вдруг явилась
Марфинька.
— Ах, бабушка, как я испугалась: страшный сон видела! — сказала
она, еще не поздоровавшись. — Как бы не забыть!
— Какой такой, расскажи? Что это ты бледна сегодня?
— Рассказывай скорей! — говорил Райский. — Давайте сны
рассказывать, кто какой видел. И я вспомнил свой сон: странный
такой! Начинай, Марфинька! Сегодня скука, слякоть — хоть сказки
давайте сказывать!
— Сейчас, сейчас, погодите: через пять минут приедет Николай
Андреич, я при нем расскажу.
— Уж и через пять минут! — сказала бабушка, — почем ты знаешь?
Дожидайся! Он еще спит!
— Нет, приедет — я ему велела! — кокетливо возразила Марфинька.
— Нынче крестят девочку в деревне, у Фомы: я обещала прийти, а
он меня проводит...
— Так ты для деревенских крестин новое барежевое платье надела,
да еще в этакий дождь! Кто тебя пустит? скинь, сударыня!
— Скину, бабушка, я надела только примерить.
— Ведь уж примеривали!
— Оставьте ее, бабушка, она жениху хочет показаться в новом
платье.
Марфинька покраснела.
— Вот вы какие: я совсем не для того! — с досадой сказала она,
что угадали, — пойду, сейчас скину...
Райский удержал ее за руку; она вырвалась и только отворила
дверь, как навстречу ей явился Викентьев и распростер руки, чтоб
не пустить ее.
— Идите скорей — зачем опоздали? — говорила она, краснея от
радости и отбиваясь, когда он хотел непременно поцеловать у ней
руку.
— Что это у вас за гадкая привычка целовать в ладонь? — заметила
она, отнимая у него руку, — всю руку изломаете!
— Ладонь такая тепленькая у вас, душистая, позвольте...
— Подите прочь: вы еще с бабушкой не поздоровались!
Он поцеловал у бабушки руку, потом комически раскланялся с
Райским и с Верой.
— Рассказывайте, что видели во сне, — сказал ему Райский, —
скорее, скорее!
— Нет, я прежде расскажу! — перебила Марфинька.
— Ах, нет, позвольте, я видел отличный сон, — торопился сказать
Викентьев, — будто я...
— Нет, дайте мне рассказать, — говорила Марфинька.
— Позвольте, Марфа Васильевна, а то забуду, — силился он
переговорить ее, — ей-богу, я было и забыл совсем: будто я
иду...
Она зажала ему рот рукой.
— По порядку, по порядку! — командовал Райский, — слово за
Марфинькой: Марфа Васильевна, извольте!
— Я, будто, бабушка... Послушай, Верочка, какой сон! Слушайте,
говорят вам, Николай Андреич, что вы не посидите!.. На дворе
будто ночь лунная, светлая, так пахнет цветами, птицы поют...
— Ночью? — сказал Викентьев.
— Соловьи всё ночью поют! — заметила бабушка, взглянув на них
обоих.
Марфинька покраснела.
— Вот теперь сбили с толку — я и не стану рассказывать!
— Нет, нет, говори, говорите! — сказали все, кроме Веры.
— Ну, вот птицы...
— Птицы не поют ночью...
— Опять вы, Николай Андреич! не стану — вам говорят! А вот он
ночью, бабушка, — живо заговорила она, указывая на Викентьева, —
храпит...
— Ты почем знаешь?
— Марина сказывала — она от Семена слышала...
— Это от золотухи: надо пить аверину траву, — заметила Татьяна
Марковна.
— Я боюсь, кто храпит. Если б знала прежде, так бы...
Она вдруг замолчала.
— Что ж ты остановилась? — спросил Райский, — можно свадьбу
расстроить. В самом деле, если он тебе будет мешать спать по
ночам...
Марфинька покраснела, как вишня, и бросилась вон.
— Полно тебе, Борюшка! видишь, она договорилась до чего, да и
сама не рада!
Викентьев догнал Марфиньку и привел назад.
— Я буду на ночь нос ватой затыкать, Марфа Васильевна, — сказал
он.
Марфиньку усадили и заставили рассказывать сон.
— Вот будто я тихонько вошла в графский дом, — начала она, —
прямо в галерею, где там статуи стоят. Вошла я и притаилась, и
смотрю, как месяц освещал их все, а я стою в темном углу: меня
не видать, а я их всех вижу. Только я стою, не дышу, всё смотрю
на них. Все переглядела — и Геркулеса с палицей, и Диану, и
потом Венеру, и еще эту с совой, Минерву... И старика, которого
змеи сжимают... как бишь его зовут... Только вдруг!.. (Марфинька
сделала испуганное лицо и оглядывалась по сторонам) — и теперь
даже страшно — так живо представилось...
— Ну, что вдруг? — спросила бабушка.
— Страшно, бабушка. Вдруг будто статуи начали шевелиться.
Сначала одна тихо-тихо повернула голову и посмотрела на другую,
а та тоже тихо разогнула и не спеша протянула к ней руку: это
Диана с Минервой. Потом медленно приподнялась Венера — и не
шагая... какой ужас!.. подвинулась, как мертвец, плавно к Марсу,
в каске... Потом змеи, как живые, поползли около старика: он
перегнул голову назад, у него лицо стали дергать судороги, как у
живого, я думала, сейчас закричит! И другие все плавно стали
двигаться друг к другу, некоторые подошли к окну и смотрели на
месяц... Глаза у всех каменные, зрачков нет... Ух!
Она вздрогнула.
— Да это поэтический сон — я его запишу! — сказал Райский.
— Побежали дети в разные стороны, — продолжала Марфинька, — и
всё тихо, не перебирая ногами... Статуи как будто советовались
друг с другом, наклоняли головы, шептались... Нимфы взялись за
руки и кружились, глядя на месяц... — Я вся тряслась от страха.
— Сова встрепенулась крыльями и носом почесала себе грудь...
Марс обнял Венеру, она положила ему голову на плечо, они стояли,
все другие ходили или сидели группами. Только Геркулес не
двигался. Вдруг и он поднял голову, потом начал тихо
выпрямляться, плавно подниматься с своего места. Большой такой,
до потолка! Он
обвел всех глазами, потом взглянул в мой угол... и вдруг
задрожал, весь выпрямился, поднял руку: все в один раз взглянули
туда же, на меня — на минуту остолбенели, потом все кучей
бросились прямо ко мне...
— Ну, что же вы, Марфа Васильевна? — спросил Викентьев.
— Как я закричу!
— Ну?
— Ну и проснулась — и с полчаса всё тряслась, хотела кликнуть
Федосью, да боялась пошевелиться — так до утра и не спала. Уж
пробило семь, как я заснула.
— Прелесть — сон, Марфинька! — сказал Райский. — Какой
грациозный, поэтический! Ты ничего не прибавила?
— Ах, братец, да где же мне всё это выдумать! Я так всё вижу и
теперь, что нарисовала бы, если б умела...
— Надо морковного соку выпить, — заметила бабушка, — это кровь
очищает.
— Ну, теперь позвольте мне... — начал Викентьев торопливо, — я
будто иду по горе, к собору, а навстречу мне будто Нил Андреич,
на четвереньках, голый...
— Полно тебе, что это, сударь, при невесте!.. — остановила его
Татьяна Марковна.
— Ей-богу, правда...
— Это нехорошо, не к добру...
— Говорите, говорите! — одобрял Райский.
— А верхом на нем будто Полина Карповна, тоже...
— Перестанешь ли молоть? — сказала Татьяна Марковна, едва
удерживаясь от смеху.
— Сейчас кончу. Сзади будто Марк Иванович погоняет Тычкова
поленом, а впереди Опенкин, со свечой, и музыка...
Все захохотали.
— Всё сочинил, бабушка, сейчас сочинил: не верьте ему! — сказала
Марфинька.
— Ей-богу, нет: и все будто, завидя меня, бросились, как ваши
статуи, ко мне, я от них: кричал, кричал, даже Семен пришел
будить меня — ей-богу, правда, спросите Семена!..
— Ну, тебе, батюшка, ужо на ночь дам ревеню или постного масла с
серой. У тебя глисты, должно быть. И ужинать не надо.
— Я напомню ужо бабушке: вот вам! — сказала Марфинька
Викентьеву.
— Ну, Вера, скажи свой сон — твоя очередь! — обратился Райский к
Вере.
— Что такое я видела? — старалась она припомнить, — да, молнию,
гром гремел — и, кажется, всякий удар падал в одно место...
— Какая страсть! — сказала Марфинька, — я бы закричала.
— Я была где-то на берегу, — продолжала Вера, — у моря: передо
мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту, — добежала до
половины: смотрю, другой половины нет, ее унесла буря...
— Всё? — спросил Райский.
— Всё.
— И этот сон хорош: и тут поэзия!
— Я не вижу обыкновенно снов или забываю их, — сказала она, — а
сегодня у меня был озноб: вот вам и поэзия!
— Да ведь всё дело в ознобе и жаре: худо, когда ни того ни
другого нет.
— А вы, братец? теперь вам говорить! — напомнила ему Марфинька.
— Вообразите, я всю ночь летал.
— Как летали?
— Так: будто крылья явились.
— Это бывает к росту, — сказала бабушка, — кажется, тебе уж не
кстати бы...
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, —
отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под
потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже
велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой
окно, вылетел и взвился над рощей... Какая прелесть, какое
новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза
видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды
поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста в меня целится из
ружья Марк...
— Этот всем снится; вот сокровище далось: как пугало, — сказала
Татьяна Марковна.
— Я его вчера видел с ружьем — на острове: он и приснился. Я ему
стал кричать изо всей мочи, во сне, — продолжал Райский, — а он
будто не слышит, всё целится... наконец...
— Ну, братец, — ах, это интересно...
— Ну, я и — проснулся!
— Только? ах, как жаль! — сказала Mapфинька.
— А тебе хотелось, чтоб он меня застрелил?
— Чего доброго: от него станется и наяву, — ворчала бабушка. — А
что он, отдал тебе восемьдесят рублей?
— Нет, бабушка: я и не спрашивал.
— Все вы мало Богу молитесь, ложась спать, — сказала она, — вот
что! А как погляжу, так всем надо горькой соли дать, чтоб чепуха
не лезла в голову.
— А вы, бабушка, видели какой-нибудь сон? расскажите. Теперь
ваша очередь! — обратился к ней Райский.
— Стану я пустяки болтать!
— Расскажите, бабушка! — пристала и Марфинька.
— Бабушка, позвольте, я расскажу за вас, что вы видели? —
вызвался Викентьев.
— А ты почем знаешь бабушкины сны?
— Я угадаю.
— Ну, угадывай.
— Вам снилось, — начал он, — что мужики отвезли хлеб на базар,
продали и пропили деньги. Это во-первых...
Все засмеялись.
— Какой отгадчик! — сказала бабушка.
— Во-вторых, что Яков, Егор, Прохор и Мотька, пьяные, забрались
на сеновал, закурили трубки и наделали пожар...
— Типун тебе, право, болтун этакий! Поди, я уши надеру!
— В-третьих, что все девки и бабы, в один вечер, съели все
варенье, яблоки, растаскали сахар, кофе...
Опять смех.
— Что Савелий до смерти убил Марину...
— Полно, тебе говорят!.. — унимала сердито Татьяна Марковна.
— И наконец, — торопливо досказывал он, так что на зубах вскочил
пузырь, — что земская полиция в деревне велела делать мостовую и
тротуары, а в доме поставили роту солдат...
— Вот я же тебя, я же тебя — на, на, на! — говорила бабушка,
встав с места и поймав Викентьева за ухо. — А еще жених —
болтает вздор какой!
— А ловко, мастерски подобрал! — поощрял Райский. Марфинька
смеялась до слез, и даже Вера улыбалась. Бабушка села опять.
— Это вам только лезет в голову такая бестолочь! — сказала она.
— Видите же и вы какие-нибудь сны, бабушка? — заметил Райский.
— Вижу, да не такие безобразные и страшные, как вы все.
— Ну что, например, видели сегодня?
Бабушка стала припоминать.
— Видела что-то, постойте... Да: поле видела, на нем будто
лежит... снег.
— А еще? — спросил Райский.
— А на снегу щепка...
— И всё?
— Чего ж еще? И слава Богу, кричать и метаться не нужно!
