Вере к утру не было лучше. Жар продолжался, хотя она и спала.
Но сон ее беспрестанно прерывался, и она лежала в забытьи.
Райский пошел к Татьяне Марковне и вместе с Василисой вошел в ее
спальню.
Она лежала всё в том же положении, как целый день вчера.
— Посмотри, Василиса, что она? Я боюсь подойти, чтоб не
испугать, — шептал Райский.
— Не разбудить ли барыню?
— Да, надо бы, Вера больна... Я не знаю, послать ли за Петром
Петровичем?..
Он не договорил, как Татьяна Марковна вдруг приподнялась и села
на постели.
— Вера больна? — повторила она.
Райский вздохнул свободнее.
На лицо бабушки, вчера еще мертвое, каменное, вдруг хлынула
жизнь, забота, страх. Она сделала ему знак рукой, чтоб вышел, и
в полчаса кончила свой туалет.
Широкими, но поспешными шагами, с тревогой на лице, перешла она
через двор и поднялась к Вере. Усталости — как не бывало. Жизнь
воротилась к ней, и Райский радовался, как доброму другу, страху
на ее лице.
Она осторожно вошла в комнату Веры, устремила глубокий взгляд на
ее спящее, бледное лицо и шепнула Райскому послать за старым
доктором. Она тут только
заметила жену священника, увидела ее измученное лицо, обняла ее
и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
— Теперь никто не нужен: я тут! — сказала она и устроила себе
помещение подле постели Веры.
Приехал доктор. Татьяна Марковна, утаив причину, искусно
объяснила ему расстройство Веры. Он нашел признаки горячки, дал
лекарство и сказал, что если она успокоится, то и последствий
опасных ожидать нельзя.
Вера в полусне приняла лекарство и вечером заснула крепко.
Татьяна Марковна села сзади изголовья и положила голову на те же
подушки с другой стороны. Она не спала, чутко сторожа каждое
движение, вслушиваясь в дыхание Веры.
Вера просыпалась, спрашивала: «Ты спишь, Наташа?» — и не получив
ответа, закрывала глаза, по временам открывая их с мучительным
вздохом опять, лишь только память и сознание напомнят ей ее
положение.
Она спешила погрузиться в свою дремоту; ночь казалась ей черной,
страшной тюрьмой.
Она ночью пошевелилась, попросила пить. Рука из-за подушки
подала ей питье.
— Что бабушка? — спросила она, открыв глаза, и опять закрыла их.
— Наташа, где ты? Поди сюда, что ты всё прячешься?
Ответа не было.
Она глубоко вздохнула и опять стала дремать.
— Бабушка нейдет! Бабушка не любит! — шептала она с тоской,
отрезвившись на минуту от сна. — Бабушка не простит!
— Бабушка пришла! Бабушка любит! Бабушка простила! — произнес
голос над ее головой.
Вера вскочила с постели и бросилась к Татьяне Марковне.
— Бабушка! — закричала она и спрятала голову у ней на груди,
почти в обмороке.
Татьяна Марковна положила ее на постель и прилегла своей седой
головой рядом с этими темными, густыми волосами, разбросанными
по бледному, прекрасному, измученному лицу.
Вера, очнувшись на груди этой своей матери, в потоках слез, без
слов, в судорогах рыданий, изливала
свою исповедь, раскаяние, горе, всю вдруг прорвавшуюся силу
страданий.
Бабушка молча слушала рыдания и платком отирала ее слезы, не
мешая плакать, и только прижимая ее голову к своей груди и
осыпая поцелуями.
— Не ласкайте, бабушка... бросьте меня... не стою я... отдайте
вашу любовь и ласки сестре...
Бабушка в ответ крепче прижала ее к груди.
— Сестре не нужны больше мои ласки, а мне нужна твоя любовь — не
покидай меня, Вера, не чуждайся меня больше: я сирота! — сказала
она и сама заплакала.
Вера сжала ее всей своей силой.
— Мать моя, простите меня... — шептала она.
Бабушка поцелуем зажала ей рот.
— Молчи, ни слова — никогда!
— Я не слушала вас... Бог покарал меня за вас...
— Что ты говоришь, Вера? — вдруг, в ужасе, бледнея, остановила
ее Татьяна Марковна, и опять стала похожа на дикую старуху,
которая бродила по лесу и по оврагам.
— Да, я думала, что одной своей воли и ума довольно на всю
жизнь, что я умнее всех вас...
Татьяна Марковна вздохнула свободно. Ее, по-видимому,
встревожила какая-то другая мысль или предположение.
— Ты и умнее меня, и больше училась, — сказала она, — тебе Бог
дал много остроты — но ты не опытнее бабушки...
«Теперь... и опытнее!» — подумала Вера и припала лицом к ее
плечу. — Возьмите меня отсюда: Веры нет. Я буду вашей Марфинькой...
— шептала она. — Я хочу вон из этого старого дома, туда, к
вам...
Бабушка молча ласкала ее.
Обе головы покоились рядом, и ни Вера, ни бабушка не сказали
больше ни слова. Они тесно прижались друг к другу и к утру
заснули в объятиях одна другой.
