Она положила оба письма в карман, тихо, задумчиво пошла к
Татьяне Марковне и села подле нее.
Бабушка только что осмотрела свадебную постель и смерила с
швеею, сколько пойдет кисеи, кружев на подушки, и уселась в свои
кресла.
Она бегло взглянула на Веру, потом опять вдруг взглянула и
остановила на ней беспокойный взгляд.
— Что случилось, Вера: ты расстроена?
— Не расстроена, а устала. Я получила письмо оттуда, от...
— Оттуда? — повторила бабушка, меняясь в лице.
— Одно давно: я не распечатывала до сих пор, а другое сегодня.
Вот они: прочти, бабушка.
Она положила оба письма на стол.
— Зачем мне читать, Верочка? — говорила Татьяна Марковна, едва
преодолевая себя и стараясь не глядеть на письма.
Вера молчала. Бабушка заметила у ней выражение тоски.
— Разве тебе нужно, чтоб я знала, что там?..
— Нужно, бабушка, прочти.
Бабушка надела очки и стала было читать.
— Не разберу, душенька, — сказала она с тоской, отодвинув
письмо. — Ты скажи лучше коротко, зачем мне нужно знать...
— Не могу рассказать: сил нет, дух захватывает... Я лучше
прочту...
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла
письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна
выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание.
Потом пристально посмотрела в глаза Вере.
— Что же ты, Верочка, думаешь? — спросила она нетвердым голосом.
— Ты спрашиваешь, что я думаю? — сказала Вера с упреком, — то
же, что ты, бабушка!
— Это я знаю. Но он предлагает... венчаться, хочет остаться
здесь. Может быть... если будет человеком, как все... если любит
тебя... — говорила Татьяна Марковна боязливо, — если ты...
надеешься на счастье...
— Да: он называет венчанье «комедией» и предлагает венчаться! Он
думает, что мне только этого недоставало для счастья... Бабушка!
ведь ты понимаешь, что со мной — зачем же спрашиваешь?
— Ты пришла ко мне спросить, на что тебе решиться...
Бабушка говорила робко, потому что всё еще не знала, для чего
прочла ей письма Вера. Она была взволнована дерзостью Марка и
дрожала в беспокойстве за Веру, боясь опасного поворота страсти,
но скрывала свое волнение и беспокойство.
— Я не за тем пришла к тебе, бабушка, — сказала Вера. — Разве ты
не знаешь, что тут всё решено давно? Я ничего не хочу, я едва
хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном
условии — чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть
навсегда... А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет
венчаться... Боже мой!..
Она с отчаянием пожала плечами.
У Татьяны Марковны отходило беспокойство от сердца. Она
пошевелилась свободно в кресле, поправила складку у себя на
платье, смахнула рукой какие-то крошки со стола. Словом —
отошла, ожила, задвигалась, как внезапно оцепеневший от испуга и
тотчас опять очнувшийся человек.
— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я
ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом
переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, —
если б стал верить во всё,
во что я верю, — полюбил меня, как я... хотела любить его, — и
тогда я не обернулась бы на его зов...
Она замолчала. Бабушка слушала, притаив дыхание, как пение
райской птицы.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека
никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком
тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки,
— но ты видела меня, поняла и спасла... ты — моя мать!.. Зачем
же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими
страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне
ничего больше нет... Пустота — холод, и если б не ты —
отчаяние...
У Веры закапали слезы. Она прижалась головой к плечу бабушки.
— Не поминай этого и не тревожь себя напрасно! — говорила
бабушка, едва сдерживаясь сама и отирая ей слезы рукой, — ведь
мы положили никогда не говорить об этом...
— Я и не говорила бы, если б не письма. Мне нужен покой...
Бабушка! увези, спрячь меня... или я умру! Я устала... силы
нет... дай отдохнуть... А он зовет туда... хочет придти сам...
Она заплакала сильнее.
Бабушка тихо встала, посадила ее на свое место, а сама
выпрямилась во весь рост.
— А! если так, если он еще, — заговорила она с дрожью в голосе,
— достает тебя, мучает, — он рассчитается со мной за эти
слезы!.. Бабушка укроет, защитит тебя, — успокойся, дитя мое: ты
не услышишь о нем больше ничего...
Бабушка дрожала, говоря это.
— Что ты хочешь делать? — с удивлением спросила Вера, вдруг
вставая и подходя к Татьяне Марковне.
— Он зовет тебя: я сойду к нему с обрыва вместо тебя на любовное
свидание — и потом посмотрим, напишет ли он тебе еще, придет ли
сюда, позовет ли?..
Бабушка ходила по кабинету, сама не своя от гнева.
— В котором часу он завтра придет в беседку: кажется, в пять? —
спросила она отрывисто.
Вера всё глядела на нее с изумлением.
— Бабушка! ты не поняла меня, — сказала она кротко, взяв ее за
руки, — успокойся, я не жалуюсь тебе
на него. Никогда не забывай, что я одна виновата — во всем... Он
не знает, что произошло со мной, и оттого пишет. Ему надо только
дать знать, объяснить, как я больна, упала духом, — а ты
собираешься, кажется, воевать! Я не того хочу. Я хотела написать
ему сама и не могла, — видеться недостает сил, если б я и
хотела...
Татьяна Марковна присмирела и задумалась.
— Я хотела просить Ивана Иваныча, — продолжала Вера, — но ты
знаешь сама, как он любит меня, какие надежды были у него...
Сводить его с человеком, который всё это уничтожил, — нельзя!
— Нельзя! — подтвердила Татьяна Марковна, тряся головой. — Зачем
его трогать? Бог знает, что между ними случится... Нельзя! У
тебя есть близкий человек, он знает всё, он любит тебя, как
сестру: Борюшка...
Вера молчала.
«Да, если б как сестру только!» — думала она и не хотела
открывать бабушке о страсти Райского к ней: это был не ее
секрет.
— Хочешь, я поговорю с ним...
— Погоди, бабушка: я сама скажу ему, — отвечала Вера, опасаясь
вмешивать брата.
Она надеялась на его сердце, доверяла его уму, чувствам, но не
доверяла его неуловимо-капризной фантазии и способности
увлекаться.
— Я как-нибудь через брата или соберусь с силами и сама отвечу
на эти письма, дам понять, в каком я положении, отниму всякие
надежды на свидание. А теперь мне нужно пока дать ему знать
только, чтоб он не ходил в беседку и не ждал напрасно...
— Это я сделаю! — вдруг сказала бабушка.
— Но ты не пойдешь сама, не увидишься с ним? — говорила Вера,
пытливо глядя в глаза бабушке. — Помни, я не жалуюсь на него, не
хочу ему зла...
— И я не хочу! — шептала бабушка, глядя в сторону. — Успокойся,
я не пойду: я сделаю только, что он не будет ждать в беседке...
— Прости меня, бабушка, еще за это новое огорчение!
